КАЗНЬ ПУГАЧЁВА
Нынче праздник у честного народа,
у московского града святого –
превратят самозванца в урода,
четвертуют Емельку Пугачёва.
Голытьба растаращила зенки,
жала гордости и мести упрятав:
не видали почитай что со Стеньки
такого удалого хвата!
– Вон везут, под стволами в тулупе!
– Малоросл при сухощавости смуглой.
– Только взгляд исподлобочный крупен –
так и жгут эти карие угли!
– Попалил благородные храмы,
подушил дворянских детишек,
а теперь примет муки и сраму
за все подлости дворовых людишек,
за все зверства башкир некрещёных,
за бунтовские яицкие силы...
– Глянь, как грифы, графья на балконах
когтями вцепились в перилы!
– И купчины поглаживают брюхи,
выставили бороды шишами:
слава Бибикову, избежали прорухи,
не достались босоте с барышами!
– Эх, смотри на помост как восходит!
– Возлетает! Хотя и без крыльев.
– А за ним что за бледный колодник?
– То дружок его любимый, Перфильев.
– Манифест-то читают манером.
– Эх, мудра государыня! Слышим!
– Глянь, Пугач крест творит старовером.
– А Перфильев затрусил – неподвижен.
Иерей краток был, но заботлив.
Совершая обряд свой точёный:
что же делать, проказлив и скотлив,
но умрёт, как и все, неотлучённый.
За грехи пусть ответит перед Богом...
Да и кто здесь на погибель не грешен?
Кто жалеет так сирых и убогих,
как тот, кто четвертован иль повешен?
Поклонился Емелька низкоглаво,
прорычал, аки лев, над толпою:
«Ты прости меня, народ православный,
если в чём я согрубил пред тобою!»
Как медведи, два страшенные ката
рвали надвое белый тулупчик,
к эшафоту пригибали горбато:
слишком прямо ты хаживал, голубчик!
Ну, а третий топориком тюкнул –
хорошенько знал кровавое дело –
и ручищей-то поддёрнул, как крюком, –
голова над толпой возлетела
прочь от тела, но та же всё ликом,
рот раскрыла, словно клюв хищный кочет.
В голытьбе кто-то радостно крикнул:
«Глянь, Пугач-то и мёртвый хохочет!»
А с балкона: «В голытьбе – всяк подонок!
Как пред Панина вора предстали,
тот брехал: дескать, он – воронёнок,
ну а ворон по воле летает».
Те же каты, накликивая лихо,
руки-ноги Емельке рубили;
а потом четвертован был тихо
цепенелый от труса Перфильев.
Воронёнок, вор, народное семя...
Ворон прятался до времени в ночи.
Разобьёт он боярское темя!
Расклюёт он дворянские очи!
2009
