О ПРОФЕССИОНАЛИЗМЕ ПИСАТЕЛЕЙ                                      Статья третья

ПРОФЕССИОНАЛИЗМ  ПИСАТЕЛЯ И ВСЕОБЩАЯ РУССКАЯ БОЛЕЗНЬ

    Выяснив в первой статье, что однозначное толкование профессионализма писателей для литераторов и общества невозможно, а во второй, ― что серьёзному литератору, как заметил ещё Фёдор Тютчев, несерьёзно надеться на массовый отклик читателей, всё-таки, продолжим эту тему. Лично мне само слово писАтель кажется несколько комичным, потому что стоит перенести ударение и мы получаем пИсатель. Кто знаком с литературными сайтами «Стихи. Ру», «Проза. Ру», «журнал «Самиздат», знает, что на несколько тысяч писАтелей в России шестьсот тысяч пИсателей словесной мочой, которым искусство художественного слова кажется самым лёгким из искусств, мол, грамоту знаем, книги читаем, так что нам и самим шедевр написать ― раз плюнуть. Однако, заметим, что хотя все здоровые люди умеют разговаривать, двигаться, запоминать тексты,   мало кому из них, выйдя из юности, приходит в голову появиться на сцене в качестве актёра, а ведь литератором быть куда сложней, чем актёром. Дар перевоплощения, основной для актёра, ―  лишь одна из граней литературного таланта, потому что для того, чтобы создать образ любого героя, литератор должен в него перевоплотиться, и, значит, сколько есть героев, допустим, у Пушкина, Достоевского или Толстого, то во всех этих героев они и перевоплощались. А ещё литератор должен иметь развитое образное мышление, красочное воображение, острую наблюдательность, развитое чувство языка, умение слышать «музыку времени» и ловить «летающие в воздухе эпохи мысли»...
    Лично я и тех, кто пишет стихами, и тех, кто пишет прозой, если произведения, которые они создают художественны, то есть поэтичны, вслед за Львом Толстым, называвшим себя поэтом,  считаю поэтами. И Николай Заболоцкий ― поэт, и Андрей Платонов ― поэт, и Николай Рубцов ― поэт, и Василий Белов ― поэт, так же, как поэты ― Юрий Мамлеев или Александр Вампилов. И вот, когда мы комичное «писАтель ― пИсатель» заменяем на серьёзное «поэт», ситуация проясняется, сразу вспоминаются строки Аполлона Майкова: «Служенье муз не терпит суеты; Прекрасное должно быть величаво...» Да, в классическом понимании работа литератора ― служение, такое же, как служение священника или монаха, только его служение Богу идёт не при посредстве церкви, святых и небесных сил двенадцати разрядов, а при посредстве Муз. Потому служение это более трудное, ибо священнику достаточно быть хорошим человеком и соблюдать церковные установления да слушаться более высоких иерархов,  а вот слышать силы небесные ему необязательно ― это удел немногих представителей церкви, которых после смерти и причисляют к лику святых. А для поэта слышать, понимать и передавать то, что говорят Музы, ― необходимость, ибо в этом и заключается его талант.        

      Музы ― это, конечно, образ, пришедший к нам из античности.   Но  определяющие поэтический талант  силы индивидуального подсознания и коллективного бессознательного, обращённые к Богу, который есть тотальный творящий смысл мира, выше человеческого разумения. Как отмечал Достоевский: «Свойства таланта, говоря вообще, чрезвычайно разнообразны и иногда просто несносны. Во-первых, talent oblige, «талант обязывает» — к чему, например? Иногда к самым дурным вещам. Представляется неразрешимый вопрос: талант ли обладает человеком или человек своим талантом? Мне кажется, сколько я ни следил и ни наблюдал за талантами, живыми и мертвыми, чрезвычайно редко человек способен совладать с своим дарованием, и что, напротив, почти всегда талант порабощает себе своего обладателя...»
    А литература, настоящая литература, творимая согласно с талантом и совестью, как точно сказал Борис Пастернак:

«...Не читки требует с актёра,
А полной гибели всерьёз.

Когда строку диктует чувство,
Оно на сцену шлёт раба,
И тут кончается искусство,
И дышат почва и судьба.»

    Судьбы у поэтов бывают разные и почвы разные, но последние разнятся не настолько, насколько судьбы. Почва поэзии ― это усвоенная поэтом культура и душа да дух его народа, в более современной терминологии ―  ментальность народа или нации. Именно  оттуда к поэтам приходят те сокровенные чувства, в которых живут, как было замечено в прошлой статье, «… идеи невысказанные, бессознательные и только лишь сильно чувствуемые», благодаря которым и живёт «сильнейшею живою жизнью народ» и соответственно его литература. Именно явление поэтом в своих произведениях этих сокровенных чувств, хранящихся в глубинах ментальности своего народа или нации и человечества, частью которого народ или нация являются, и вызывает отклик читателей, если, конечно, в самих читателях ещё не умерли эти чувства.
    Но как мы уже говорили, депопуляция русского народа говорит о том, что народ болен, что народ перестал жить «сильнейшею живою жизнью». Несомненно, что есть в народе и вполне здоровая его часть. Но так же несомненно и то, что и любого поэта, не могла не затронуть эта болезнь, как писал Яков Полонский:

«… Писатель, если только он
Есть нерв великого народа,
Не может быть не поражён,
Когда поражена свобода.»     

     Конечно, этот недуг ― угасание жизненных сил, затронул и почти все прочие европейские народы. Но русским от этого не легче. Не легче и от того, что уже нет  и великой европейской литературы. Согласитесь, что автора книг о Гарри Потере не поставишь в один ряд с Марселем Прустом, Францем Кафкой или Томасом Маном.
    Болезнь европейской цивилизации и русской нации как её части, началась не сегодня, и причина её давно известна ― стирание национальной идентичности народов под воздействием индустриализации и урбанизации, превращавших  народ в массу. Карл Ясперс отмечал: «Массу следует отличать от народа. Народ структурирован, осознает себя в своих жизненных устоях, в своем мышлении и традициях. Народ ―  это нечто субстанциальное и квалитативное (качественное ― А. С.), в его сообществе есть некая атмосфера, человек из народа обладает личными чертами характера также благодаря силе народа, которая служит ему основой. Масса, напротив, не структурирована, не обладает самосознанием, однородна и квантитативна (количественна ― А. С.), она лишена каких-либо отличительных свойств, традиций, почвы ―  она пуста. Масса является объектом пропаганды и внушения, не ведает ответственности и живет на самом низком уровне сознания.
    Массы возникают там, где люди лишены своего подлинного мира, корней и почвы, где они стали управляемыми и взаимозаменяемыми...»
    И развал СССР, и проведённые после этого в России грабительские по отношению к народу экономические реформы, и силовая смена ельцинской кликой системы советов на самый худший вариант западной демократии, при котором вся власть в стране фактически принадлежит бюрократии (Госдума РФ не может принимать закон, если проект получил отрицательное заключение правительства, то есть чиновников исполнительной власти), а сама страна находится под внешним валютным управлением, стали возможны только потому, что значительная часть русского народонаселение перестала себя чувствовать народом, стала массой, управляемой пропагандой. Управляемость эта дошла до такого уровня, что половина взрослых граждан РФ, забыв, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, в «лихие девяностые» под воздействием телевизионной рекламы снесла свои сбережения в финансовые пирамиды, где их и потеряла. И сейчас сознание большей части граждан, ставших единицами массы, определяют не культурные традиции нации, не их индивидуальные убеждения, но делающаяся по законам психолингвистического программирования телевизионная пропаганда, которая всегда, как дышло, да лезущая не только с телеэкрана, но и из всех прочих информационных окон, также делающаяся по законам психолингвистического программирования реклама разного типа, от товарной до социальной. В советское время эта управляемость не захватывала столько людей, потому что во многих  ещё жили традиции крестьянской культуры с той  самостоятельностью и ответственностью, что присущи  испокон земледельцу. Эта культура, ставшая наряду с православием основой России, трагически рушилась вместе с деревней, о чём немало написано в русскими писателями. 
    Критическая потеря исторической субъектности русским этносом  вероятно объясняется ещё и тем, что воздействие урбанизации, разрушающей  ментальную идентичность народа, было усилено её насильственным осуществлением посредством принудительной коллективизации, расказачивания, раскрестьянивания, подпитывавшихся идеологией воинствующего интернационализма, постулируемого ВКБ(б) ― КПСС. Ну а в Европе в период после второй мировой войны превращение народов в массу усиливала космополитизация населения в её американском варианте, то есть вкупе с вестернизацией. Серьёзно затронула космополитизация и  народы России в годы горбачёвской перестройки и ельцинских реформ; неблагоприятно воздействует она и сейчас, так как позиции во власти так называемых «либералов», являющихся экономическими и культурными космополитами, сильны почти так же, как и при Ельцине. На деньги космополитов-нуворишей и на бюджетные деньги, распределяемые государственными чиновниками-космополитами, по всей стране в сфере идеологии и искусства совершается много такого, что противоречит не только национальным интересам народов России, но и вообще гуманистической направленности великого европейского искусств. И любые законодательно вводимые ограничение против воздействий этого деструктивного творчества, как то ― запрет пропаганды экстремизма, национальной и религиозной нетерпимости, суицида и так далее, в лагере космополитов встречаются лицемерным криком о недопустимости ограничения свободы художника.
    И здесь опять хочется обратится к Достоевскому, который писал в статье «Г-н ― бов и вопрос об искусстве»: «… творчество, основание всякого искусства, живет в человеке как проявление части его организма, но живет нераздельно с человеком. А следственно, творчество и не может иметь других стремлений, кроме тех, к которым стремится весь человек. Если б оно пошло другим путем, значит, оно бы пошло в разлад с человеком, значит, разъединилось бы с ним. А следственно, изменило бы законам природы. Но человечество еще покамест здорово, не вымирает и не изменяет законам природы (говоря вообще). А следственно, и за искусство опасаться нечего — и оно не изменит своему назначению...» То есть полная свобода творчества возможна и необходима, когда народы здоровы… Но мы-то, увы, нездоровы,  мы-то, увы, вымираем, и, следовательно, ограничения свободы творчества, ставящие преграду тем его элементам, которые как раз и толкают народ к угасанию и в классическом понимании не являются искусством, а являются антиискусством, не только возможны, но и необходимы. 
    Конечно, в настоящем художнике эти ограничения живут внутри него самого, в его совести, в его таланте, и потому отсутствие антигуманистических и антинациональных ограничений в поэте, в режиссёре, в живописце  показывает, что перед нами талант не настоящий, поддельный, а все его вопли о свободе искусства продиктованы не заботой об искусстве, а в лучшем случае идеологией, которая, как мы помним, берёт власть под лозунгами свободы, а взяв власть, ограничивает свободу, ―   прямой ли идеологической цензурой, как при большевиках, цензурой ли денежного мешка, как при «либералах». В худшем же случае, свобода без ограничений поддельному таланту нужна для того, чтобы, обращаясь к самым тёмным, к самым грязным сторонам человеческой натуры, удовлетворять свою валютную алчность.
    Но оставим в стороне деятелей, идущих в русле разрушительного творчества, российских творцов космополитического искусства, потому ни те, кто являются скрытыми русофобами, ни те, кто поражён антигуманизмом или алчностью, лечению не поддаются. Доказательством тому служит и их завидная сплоченность на полях искусства и литературы. «Либеральные»  литераторы в отличии от литераторов патриотических, если и ругаются между собой, то за закрытыми дверями и общество ничего об их разногласиях не знает. Зато ругань патриотических литераторов постоянна «от Москвы до самых до окраин». Кажется, чего бы ругаться, если народ, который есть фундамент российского государства, находится в состоянии тяжелейшего кризиса и надо в совместном служении искать пути излечения от  болезни. Но ругаются. Ругаются о том, кто должен руководить писательским союзом; ругаются о высоте своего положения в литературе; ругаются о литфонде…  Ругаются, потому что индивидуализм «подпольного человека», поразивший наше больное общество, поразил и писателей.
     Ругаются так, что снова хочется процитировать Достоевского, писавшего в статье «Последние литературные явления»:«Когда дела нет, настоящего, серьезного дела, тогда деятели живут как кошки с собаками и начинают между собою разные дрязги за принципы и убеждения. Один упрекает другого, что тот не так верует, другой упрекает первого, что тот у себя под носом ничего не видит; третий кричит о книжках и об обертках книжек, четвертый ко всему, кроме себя, равнодушен, пятый успокоился на незыблемых мировых законах, подводит всё и всех под мировой ватерпас и свистит, на всех глядя. И так далее, и так далее. Всего не перечтешь...»    
    А какое настоящее дело поэта? Его настоящее дело ― написать такую книгу, которая стала бы духовным и душевным «полководцем человечьей силы», применительно к нашему времени ― вернула бы в сознание массы российского населения ощущение и понимание того, что мы, проживающие в России 110 миллионов русских, ― народ, ранее всегда сам определявший своё будущее, свою судьбу.  Конечно, все представители литературного сообщества не могут писать такие книги, не всем даётся, замеченная Тютчевым, благодать сочувствия, а если точнее, то даётся она единицам. Но вот создать творческую атмосферу, чтобы такие единицы явились миру, вполне по силам сообществу писателей, если оно будет жить по евангельскому  закону любви, если не будет забывать, что союзы писателей являются в первую очередь творческими союзами.

04.06. – 08.06.2018