РОЖДЕНИЕ МЕЛОДИИ
Когда вспоминаю стихотворение Сергея Есенина «Запели тесаные дроги...», сразу же в памяти всплывает и «Россия» Александра Блока, настолько есенинский текст мелодически близок к блоковскому: четырехстопный ямб, чередование женских и мужских рифм в катренах с перекрестной рифмовкой. Правда, «Россия» на шесть строк длинней и последняя строфа в ней шестистрочная, но зато в некоторых катренах Есенин в точности повторяет ритмический рисунок Блока:
ЗапЕли тЕсаные дрОги,
БегУт равнИны и кустЫ.
ОпЯть часОвни на дорОге
И поминАльные крестЫ...
С. Есенин
ОпЯть, как в гОды золотЫе
Три стЕртых трЕплются шлЕи,
И вЯзнут спИцы росписнЫе
В расхлЯбанные колеИ...
А. Блок
Такое же в точности, до ударения, совпадение ритма и в третьей строфе. А если взять общее количество ударных и безударных стоп, то получим: у Блока на 26 строк без ударения две первых стопы, одна вторая, девятнадцать третьих, и в пяти строках есть все четыре ударения; у Есенина на 20 строк без ударения пять первых стоп, во вторых стопах ударение есть везде, в третьих – нет ударения в четырнадцати, и в стихотворении четыре полноударные строки. Ритмическая близость поразительная.
Оба произведения относятся к тому типу лирики, что называют напевной, интонации в них близкие и развиваются они похоже. У Блока в первой строфе – возвращенная светлая радость от встречи с сельской Россией, «как в годы золотые»; у Есенина в первых двух строфах – возвращенная светлая грусть, «тихой грустью болен», «на известку колоколен невольно крестится рука». У Блока во второй строфе – прямое признание любви к Родине, а в следующих трех строфах – выражение веры в нее, в ее будущее; у Есенина в третьей и четвертой строфе – прямое признание в любви и, опять-таки, вера в Родину. В заключительных строфах – у Блока уверенность и в своем будущем от чувства слияния со своим народом, у Есенина – сладость слияния со святой Русью, «молитвословным ковылем».
В обоих стихотворениях прекрасная звуковая инструментовка. Не буду ее подробно разбирать, но и без разбора каждый услышит аллитерацию «тр – рт» во второй строке и внутренние созвучия «избы серые» – «слезы первые» во втором катрене у Блока или последовательно звучащие «н» во вторых-третьих стопах первого катрена у Есенина.
В. Жирмунский в рецензии на книгу Б. Эйхенбаума «Мелодика речи» писал, что интонация «зависит прежде всего от смысла слов, точнее – от общей смысловой окраски или эмоционального тона речи, а следовательно – от художественно-психологического задания, осуществляемого в единстве приемов стиля».
Несомненно, личный смысл стихотворений различен. У Блока: его неодолимое стремление в будущее – «и невозможное возможно» (аналог – «И вечный бой, покой нам только снится»), а у Есенина монашеское смирение –«и не отдам я эти цепи». Но чувство любви к Родине включает личные чувства поэтов в единый смысл, в единый душевный тон. Строки, где ударения на всех стопах стиха-строки, интонационно выделяются на фоне строк с последовательно проводимыми безударными стопами, являются фразовыми ударениями, и Блок в эти строки вкладывает наиболее важные аспекты своего чувства и мысли:
Ну чтО ж? ОднОй забОтой бОле –
ОднОй слезОй рекА шумнЕй,
А тЫ всё тАже – лЕс да пОле,
Да плАт узОрный до брОвей...
Пиррихий в последней строке катрена только подчеркивает спокойствие и величие России. Этот же прием Блок использует и в последней строфе:
КогдА блеснЁт в далИ дорОжной
МгновЕнный взОр из-под платкА,
КогдА звенИт тоскОй острОжной
ГлухАя песнЯ ямщикА!..
Есенин прямо говорил, что мастерству учился у Блока; в том числе, как показывает это стихотворение, и смысловой значимости фразовых ударений:
ОпЯть я тИхой грУстью бОлен
От овсянОго ветеркА…
Полноударная строка, где акцентировано внимание на чувстве, оттенена пеоном четвертым следующей. Тот же приеми в заключительной строфе:
И нЕ отдАм я Эти цЕпи,
И нЕ расстАнусь с дОлгим снОм,
КогдА звенЯт роднЫе стЕпи
МолитвослОвным ковылЁм.
Но, оказывается, и у стихотворения Блока есть предшественник – это стихотворение Алексея Жемчужникова «На Родине»:
ОпЯть пустЫнно и убОго;
ОпЯть родИмые местА...
БольшАя пЫльная дорОга
И полосАтая верстА.
И нИвы вплоть до небосклОна
ВокрУг селЕний, где живЁт
ВсЁ тАк же, как во врЕмя Оно,
Под стрАхом гОлода нарОд...
В первой строфе в «России» у Блока, кроме начального слова, почти такой же ритмический рисунок – у Жемчужникова только лишний пиррихий в четвертой строке, и во вторых строфах подобное незначительное различие. Блок явно знал стихотворение предшественника… Есенин в первой строфе полностью повторяет ритм Жемчужникова, а калька – «Опять часовни на дороге И поминальные кресты» показывает, что это не случайно, что и он знал «На Родине».
Стихотворение Жемчужникова длинное – 70 строк, десять четверостиший и шесть пятистиший (не отсюда ли строфа в шесть строк у Блока?). Бытие Родины он пытается осмыслить с разных сторон: в тексте – и ландшафт, и разговор о русской природе, о страданиях народа, о нехороших людях, клянущихся в любви к Родине, но не любящих народ... В целом стихотворение ритмически организовано неровно – пиррихии мечутся в строках от стопы к стопе, стилистически не выдержано: из напевной лирики поэт выпадает в декламационную, в говорную – «Уж потянулась к штофу с водкой его дрожащая рука». И фразовые ударения в стихотворении Жемчужникова расставлены неумело. Первое приходится на откровенно косноязычную строку: «Всё тАк же, кАк во врЕмя Оно»; остальные на поэтически-банальные или риторические, лирически-пустые строки. В стихотворении вообще очень много риторики. Например, чисто риторические восклицания и обращение:
О, этот вид! О, эти звуки!
О край родной, как ты мне мил!
От долговременной разлуки
Какие радости и муки
В моей душе ты пробудил!..
Сравните с тем, как Есенин не только рассказывает, но и показывает Родину и свое чувство:
О, Русь, малиновое поле
И синь, упавшая в реку,
Люблю до радости, до боли
Твою озерную тоску.
Или как Блок одним метафорическим сказуемым «затуманит» одевает в ткань образа всю строфу:
Пускай заманит и обманет,
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты.
Но первые шесть строк стихотворения Жемчужникова зримы и выразительны, в них есть и ясная интонация грусти возвращения в печальные родные места, и мелодия, читаемая в начале стихотворений Блока и Есенина.
Но в этой ямбической мелодии на тему Родины Жемчужников был не первым. Упоминание о людях, не любящих народ, прямо отсылает к поэтическому источнику его вдохновения, к стихотворению Николая Некрасова:
В столИцах шУм, гремЯт витИи,
КипИт словЕсная войнА,
А здЕсь, во глубинЕ РоссИи, –
Там вековАя тишинА.
Лишь вЕтер не даЁт покОю
ВершИнам придорОжных Ив,
И выгибАются дугОю,
ЦелУясь с мАтерью землЁю,
КолОсья бесконЕчных нИв...
Видимо, из этого некрасовского стихотворения у Жемчужникова появились и пятистишия, и образ врагов, а потом и прочие некрасовские темы. Во всяком случае, и под воздействием его. Но сам Некрасов, лишь две строки отведя пустым «витиям», дал образ сельской России с такой наглядностью, что к нему не надо прибавлять ни нищих селений, ни страдальца-народа, пьющего по причине этих самых страданий, ни птичек, что прыгают в стихотворении Жемчужникова.
Интересна и ритмическая организация текста: на 9 строк – две первых стопы без ударения, четыре вторых, четыре третьих и одна полноударная строка – первая. Фразовое ударение отделяет тех , кто шумит в столицах, кому сопротивопоставлен символический сельский пейзаж. И интонация здесь не такая, как у Блока и Есенина, – в первых двух строках декламационная, затем идет говорная, но антиномическое сочетание беспокойных макушек ив и дугою изгибающихся стеблей с колосьями / не отсюда ли есенинское: «Оттого, что режет серп колосья, Как под горло режут лебедей»?/ рождает телесное ощущение тишины. Странной тишины, то ли глухой и пугающей, то ли затаившейся перед близким взрывом.
Лев Толстой, узнав о смерти Некрасова, писал, что тот был самым удивительным человеком, который ему встретился в жизни, что Некрасов не очень нравился ему как поэт, еще менее как организатор общественного мнения, но что его характер он, Толстой, «любил даже не любовью, а каким-то любованием». И впрямь Николай Алексеевич был человеком, которого можно характеризовать словами Достоевского: «широк русский человек, я бы его сузил» (говорит Димитрий Карамазов), например, одной стороной душиплакал о страдающем народе, а другой – верил в его силу:
В рабстве спасенное
Сердце свободное,
Золото, золото –
Сердце народное!
И если Алексей Жемчужников воспринял от Некрасова слезы страдания за народ, то последующее поколение поэтов – некрасовскую веру в этот народ:
Пускай заманит и обманет,
Не пропадешь, не сгинешь ты...
А. Блок
Затерялась Русь в Мордве и Чуди,
Нипочем ей страх...
С. Есенин
Несомненно, что и Блок, и Есенин вспоминали вышеприведенное стихотворение Некрасова, когда работали над своими произведениями. И не только это стихотворение. «Мгновенный взор из-под платка» заставляет вспомнить некрасовскую «Тройку», «глухая песня ямщика» – некрасовских ямщиков, а «равнины и кусты» – и некрасовские ивы...
Но и Некрасов не конечная точка в наших поисках истока мелодии. Сама некрасовская картина заставляет обратиться к одному из его учителей, а именно к тем строкам «Родины» Михаила Лермонтова, когда произнесенное «люблю» – «Проселочным путем люблю скакать в телеге» – заставляет поэта с более просторного размера перейти на четырехстопный ямб:
ЛюблЮ дымОк спалЁнной жнИвы,
В степИ кочУющий обОз
И на хОлме средь жЁлтой нИвы
ЧетУ белЕющих берЁз.
С отрАдой, мнОгим незнакОмой,
Я вИжу пОлное гумнО,
ИзбУ, покрЫтую солОмой,
С резнЫми стАвнями окнО.
И в прАздник вЕчером росИстым
СмотрЕть до пОлночи готОв
На плЯски с тОпаньем и свИстом
Под гОвор пьЯных мужичкОв.
У Лермонтова в 12 строках этого отрывка: одна безударная первая стопа, – один пиррихий, десять безударных третьих, и одна полноударная строка. Ритмический рисунок стихотворения почти такой же, как в тексте Блока. И в первой строфе отрывка напевная интонация, которая в следующей строфе гаснет, а в последней переходит в говорную.
Кстати, начало стихотворение декламационно. И фразовое ударение в строке, повторяющей «люблю» из предыдущих строк, до предела заостряет чувство поэта не к державной России (как, скажем, у Державина и, зачастую, у Пушкина), а к многоликой необъятной стране России с ее народом – и интонации, и тема дороги явно протянулись отсюда в стихи Некрасова, Блока и Есенина.
Прибавим эту дорогу к той, что заметил Андрей Белый, сопоставляя лермонтовское «Выхожу один я на дорогу...», тютчевское «Вот иду я вдоль большой дороги...» и блоковское «Осенняя воля» («Выхожу я в путь, открытый взорам...»).
А вообще, именно от этих строк Лермонтова по русской поэзии тысячами зажелтели нивы, покатили обозы, засветились соломенными крышами и наличниками крестьянские избы, запахли гумна, зашумели народные гулянья и сотнями тысяч (к чему и Есенин приложил руку) забелели в качестве символа России березы. У Пушкина ведь березы как символа России нет, у Пушкина рябина:
ИнЫе мнЕ нужнЫ картИны:
ЛюблЮ песчАный косогОр,
Перед избУшкой две рябИны,
КалИтку, слОманный забОр...
Но ту ямбическую мелодию, о которой мы говорим, которая пошла гулять в своих вариациях по русской поэзии, как видим по этой строфе, запустил именно Александр Сергеевич в своём «Евгении Онегине» – запустил манифестацией своей любви к сельской России.
Впрочем, и рябины его не пропали: «Но густых рябин в проезжих селах Красный цвет зареет издали» (Блок); «И целует на рябиновом кусту Язвы красные незримому Христу» (Есенин); и, конечно, Марина Цветаева в своей «Тоске по Родине»:
Всяк дОм мне чУжд, всяк хрАм мне пУст,
И всЁ – равнО, и всЁ – едИно.
Но Если на дорОге кУст
ВстаЁт, осОбенно – рябИна…
Кстати, здесь наглядно представлено усвоение Цветаевой и приемов Блока в ритмико-интонационной работе над стихом: фразовые ударения стоят на строках, выражающих на пределе чувство одиночества, стоят в контрасте с образом далекой Родины, представленной в строках, приглушенных пиррихиями.
Несомненно, что и Блок, и Есенин, и Цветаева знали и помнили все стихи о Родине поэтов прошлых поколений, помнили их мелодику, их образы. И, очевидно, прав был Белый, утверждая, что определенная поэтическая музыка сама в себе несет определенный смысл.
Эту мелодию, о которой мы говорили, в разных вариациях можно встретить в стихах многих поэтов послеесенинских поколений, когда они обращаются к образу России. Так, она возникает в 1954 году у более привычного к иным размерам Николая Заболоцкого в стихотворении «Возвращение с работы», и вновь приходит к нему в последний год его жизни в стихотворениях «Подмосковные рощи» и «На закате», в которых он создает образы русской природы, и с более энергичным ритмом – в знаменитом стихотворении «Не позволяй душе лениться...». И тоже неслучайно: каждому русскому понятно, что Россия и душа – очень близкие вещи.
Можно привести примеры и, скажем, из Николая Рубцова или Владимира Соколова. Но, думаю, если кому-то интересно проследить судьбу, найденной Пушкиным мелодии, он найдет такие примеры сам.
